Разоренье - Страница 15

"Подползает", "пошевеливается" и другие фразы, свойственные простому званию Михаила Ивановича, смешили Надю. Посмеявшись над ними, она снова углублялась в чтение глупейшего романа, по имени "Ветка фуксии", и как-то, почти без собственной воли, снова задавала Михаилу Иванычу вопрос.

— Как будто только и дела, что цыплят таскать? — говорила она, не глядя на Михаила Иваныча и перевертывая следующую страницу.

— Да больше у вас делов и нету… Какие у вас, у благородных, дела? Все у вас готовое, заботы вам нет; приходит супруг из должности, вы его спрашиваете: "Хорошо ли, душенька, служил?" И в губы его… А он вам: "В каторжную работу сослал двадцать персон". И на оборотку вас в губы… Какие у вас дела?..

Надя едва улыбается на этот ответ Михаила Ивановича и окончательно забывает его, заинтересовавшись героиней романа. Роман прочтен; Надя снова ходит по хозяевам, разговаривает с солдатом, смотрит, как хозяева кормят цыплят, и вдруг опять, среди этой скуки, неожиданно припоминаются слова Михаила Иваныча. "Какие у меня дела? — думает она. — Не оттого ли скука в самом деле, что женихов нету?.." Она думает, и — глядишь — при следующем появлении Михаила Иваныча снова задает ему вопрос:

— А если я не хочу ваших женихов?

— А вам этого нельзя!.. Жених требуется, только он очень мудрен нонче стал, вывелся. А без жениха вам невозможно. Потому вы так прилажены…

— Как я прилажена?

— А так, чтобы на чужое жить… Тепериче маменька вас кормит, одевает, а замуж выйдете — супруг станет награждать… Вы так приучены!.. В прежнее время в вашем звании все на чужое жили… Вы извольте взглянуть на прабабушку вашу… Им, может быть, сто годов, они чуть дышат, а очнутся — первым долгом лопочут: "В карман-то норови!" Ишь ведь-с! С малых дён все на чужое приучена… Или опять дедушку вашего возьмем с бабушкой. Дожили они до веку, до шестидесяти лет, и нет у них других слов между собой, окроме ругательств… Чай, сами слышали, как она его честит?.. А потому — что ей скука! Покуда на чужое жили, покуда таскали ей дары, например, она и мужа любила и жила весело. Как чужой карман из рук ее выхватили, — они врозь. И помянуть им на старости нечего! А кабы они своим трудом кусок-то брали, кабы в одних оглоблях-то шли, небось бы нашлось, что в эдаком преклоне вспомянуть… А то вон набрасывается на всех, только и всего… Делов никаких не было, вот из-за чего!..

— У вас всё никто ничего не делает! У вас все на чужое…

— Обнаковенно! Ваш дяденька-то, Иван Петрович, вон умирают; а по какому случаю? — потому, что над ними потешались в людях, не понимали ихнего сурьезу… Сами читали в сочинениях у них… Разве я, примерно, посмею эдак-то хаять человека, как они его хаяли? А потому, что с чужого, с жиру… Им бы только баловаться… И баловались все… Как же не все-то-с? Из-за чего мы ободраны?

Тут начинался длинный рассказ о прижимке, которого Надя почти не слушала, ибо Михаил Иваныч успел уже изложить его несколько раз. Но скука ее еще более делалась содержательною. Непреложные результаты всеобщего ничегонеделания, которые она видела собственными глазами, заставляли ее снова адресоваться к Михаилу Иванычу.

— А у меня есть дело? — вдруг спрашивала она его.

— Какое у вас дело? У вас нету. Кабы вы были простого звания, у вас бы было дело. У простого человека делов много… Он скуки не знает… Никто не привидывал, чтобы, например, мужик шатался да валялся этак-то да зевал: "мне скучно!" Отродясь и не было такого мужика… у простого человека забота, скуки нету… Дела у него…

— Какие дела?

— Мало ли делов-с! Делов простому человеку много. Возьмите вот Авдотью, у дедушки служит. Башмак на ней надет — он у ней свой! Надыть его выработать… Вот она год целый ворочает корчаги да ушаты, и сошьет башмаки… вот и дела!

И Михаил Иваныч высчитывал множество простонародных дел, вращавшихся в области "обужи" и "одёжи" и прочих незамысловатых предметов. Надя высказывала сомнение насчет того, чтобы кухарке было особенно весело среди этих дел; на что Михаил Иваныч приводил тот довод, что хотя кухарке и не весело, но зато ее и не клянет никто так, как клянут ее дедушку, жившего гораздо веселей кухарки… В подтверждение своих слов о вреде этого веселья на чужой счет он приводил еще и тот факт, что дедушка Нади не может умереть в течение пяти лет, обзавелся болезнями, которых не узнают доктора, тогда как с простым человеком ничего этого будто бы не бывает.

Несмотря на односторонность взглядов Михаила Иваныча, бормотанье его о грабежах и разбоях сделало то, что в голове Нади зашумел целый рой совершенно новых для нее размышлений. Прежде всего почему-то оказывалось, что скука ее происходит от того, что нет женихов; но если и случился бы жених, то ей придется заниматься какими-то злодейскими и гадкими делами, примером чему — дедушка и бабушка и умирающий Ваня. Причина всех этих злодейств — чужие деньги. Надо иметь свои. Своих нет. Свои — у кухарок, у кучеров. У них нет скуки. Неужели надо идти в кухарки?

2

Таким образом, результаты, добытые Михаилом Иванычем среди житья в области прижимки, оказались пригодными для тех лиц, нравы которых в прежнее время держались этой прижимкой, слагались благодаря ей в известные формы и уничтожились, развалились сами собою вследствие того, что прижимка "обмякла". Новое время незаметно строит новые нравы, и никакой Михаил Иваныч в мире не подозревает того, что бормотанье его о чужих деньгах, о жизни на чужой счет может заставить кого-нибудь крепко задуматься; точно так же как никакая Надя, из числа множества подобных Надей на русской земле, с тоскою и томлением проводящая дни за днями, решительно не подозревает, что время донесет к ней, устами которого-нибудь Михаила Иваныча, такие думы и тоскования, о существовании которых она и слыхом не слыхала.